Но от «посмотреть» какой толк? А попробовать? Ну, вот, колбаски хотя бы. Не испортилась ли? А то вечером придут предки с работы, а у меня тут… Колбаса испорченная! И отрежешь кругалик в два пальца толщиной. Ведь распробовать надо! Чтобы потом, вечером, не краснеть перед родителями.
В общем, дома холодильник — всегда под рукой. И если что… открыл его, да и заморил червячка. В зависимости от того, какого он на данный момент времени размера.
Нет, нельзя сказать, чтобы в общежитии холодильника не было. Как правило, один на блок — стоял на общей кухне. Но что толку его открывать? Там — не папино и мамино. И даже не твоё. Чужое. А чужое брать… как-никак пионерами все были. Знают: низ-зя. Заборонено.
Но если нельзя, но очень хочется, то можно. Ну, не с голоду же помирать?! Для начала поозираешься вокруг… Никто же не видит! И отрежешь от 200-граммового кусочка «Любительской» во-о-от такой тонюсенький кругалик. Он даже на свет… Если на лампочку через него посмотреть, так не только сам элемент искусственного освещения, но и сколько у него лепестков можно увидеть.
И толку от того кругалика?! Как хотелось есть, так и хочется. А старшекурсницы вечером ещё и гвалт устроят: кто отрезал от нашей (!) колбасы?! И как они только заметили? Отрезал-то… тонюсенький!
Правда, как вечером перед отбоем начнем вспоминать за жратву — кто и чего за сегодня такого съел, кроме тех шести кусков хлеба, что в столовой на нашем столике стояли совершенно бесплатно, вот тогда и выясняется, что действия друзей-товарищей… Совсем непродуманными были.
Они, оказывается, тоже отрезали! От того самого куска. Только не такие тонюсенькие, как я. Я-то умею. А они — минимум на полпальца. Каждый! Вот и получается, что от того исходного куска… Ну, хорошо, если половина к вечеру осталась. Конечно, заметно.
В общем… На первом курсе почему-то постоянно есть хотелось. Особенно вечером. Просто какие-то ужасы нашего городка.
Иногда, когда очень уж голодно было, шел я через парк академии на проспект Карла Маркса, к кинотеатру «Спорт». Там, рядом с ним, какая-то кондитерская фабрика своим производственным процессом усиленно занималась. Такое впечатление складывалось, что у них народ в три смены горбатился, выдавая на гора родной стране тонны… Сотни тонн наивкуснейшей карамели!
И зимой, в ясный морозный вечер, там так пахло… Вот этими самыми карамельками. Постоишь, понюхаешь усиленно: вдох-выдох. А ещё глубже?! И после вдоха… Раз, два, три. Задержать дыхание! На сколько сможешь. Вот так постоишь, повдыхаешь этот приятный сладкий запах — и уже вроде как и есть не так сильно хочется.
Если бы не начертательная геометрия и инженерная графика… Нет, никогда бы не перейти мне на второй курс. Так, скорее всего, и похоронили бы меня в том Питере. Но повезло мне. Дай Бог здоровья тому человеку, который в учебный план нашего, первого курса, воткнул инженерную графику и начерталку.
Как я эти предметы любил! И выручали они меня… Ого-го как! Девчонки же — ни в зуб ногой ни в разрезах, ни в сечениях. Да им три проекции начертить — большая проблема. Расстреляйте меня три раза. Перед строем. О разных изометриях и аксонометриях вообще… Молчу, молчу, молчу. Не к ночи будь они помянуты в женском обществе.
Вот я и чертил почти всей женской составляющей курса. Нет, были, конечно, и такие отпетые. Упертые до невозможности. Сама, мол. Девять раз со своим чертежом схожу… А что толку ходить-то, там уже, когда после третьего сотрешь все, что неправильно было, на четвертый раз на ватмане ничего не видно! Поэтому и приняли у тебя с восьмого раза. Не потому, что правильно сложное сечение выполнила, а потому, что препод в этом сером тумане просто не увидел на ватмане ничего!
В общем, чертил я девчонкам. Но деньги со своих брать было как-то… Неудобно, одним словом. Вот мы и договаривались, что черчу, а за это… Та девчонка, которой черчу, кормит меня ужином. И не из столовки в коробочке из-под обуви принесенном. А собственноручно приготовленным!
Учитывая это состояние легкого голода, постоянно преследовавшее меня на первом курсе, мне казалось, что я так здорово придумал: ужины за чертежи! И про себя этому тихонько радовался. Пока как-то, поднимаясь по центральной лестнице по каким-то своим делам, не услышал, как на этаж выше, в курилке, одна из моих однокурсниц, кому-то, мне не видимому и не слышимому, говорит:
— Да с этого Кучера… Толку — совершенно никакого! Придет, пожрет и уйдет. Только его и видели!
Ну, я, естественно, остановился, выше подниматься не стал, развернулся и тихонько-тихонько, как мышка-норушка, ушел туда, откуда пришел.
Долго… Долго я потом голову ломал: а чего это девчонки от меня после ужина ждали? Я ведь — строго по договоренности. Похавал — и в чертежный зал. А утром, на первой паре — будьте любезны, получите тубу с чертежом. Посмотрите, удостоверьтесь, что сечение или там разрез — именно ваш. А как удостоверились, так и распишитесь, что никто никому ничего не должен.
Долго я голову ломал над этим вопросом. Но так и не выломал ничего путного. Только понял, что от тех моих чертежей, действительно, толку никакого. И прекратил эту практику. Разом. Никаких чертежей. Никому. Сами, девоньки, сами…