Казалось бы, чего тут такого, неизведанного, для того поколения, которое значительную часть своей жизни провело по общежитиям? Общага, она… И в Африке — те же самые, «оборудованные для проживания помещения, предоставляемые учебным заведением или предприятием для проживания учащихся этого самого заведения или работников предприятия».
А вот поди ж ты! Нет, общага, оказывается, общаге рознь. Если бы народ мог увидеть (а тем более — услышать!), какая буря эмоций поднялась, когда я упомянул о том, что у нас в блоке, на общей кухне, стоял… Холодильник.
— Да ты что, Костяныч?! С дуба, что ли? Или сон какой ужасный тебе намедни приснился? Да такой, что в твоей бедной головушке все… Все перепуталось! Где это видано, чтобы в общаге (!) на общей кухне, пусть даже единственный на этаж, стоял холодильник?! Сказки просто какие-то завиральные! Да если бы холодильник — хоть один на все (!) этажи — стоял, ему бы дверь тут же, незамедлительно, оторвали, нюхая поочерёдно запах последнего продукта, хранившегося в нем ещё в позапрошлом семестре…
Вот так… Не могло быть в общежитии холодильников. Просто потому, что не могло быть ни-ког-да!
Да как это холодильников у нас в общежитии не было?! Были. Были!
Как сейчас помню, на первом курсе нас старшекурсницы, Ирка и её компаньонка по 37-й, мелкая такая, противная, постоянно доставали: эй, мол, 38-я, ваша очередь в эту пятницу холодильник мыть! Мы, мол, на прошлой неделе мыли.
И когда Витька, поправив очки, начинал вежливо возражать: мы, типа, в нем ничего не держим, значит, и не грязним, — они выкладывали свои неотбиваемые козыри:
— Да, держать — не держите. Но лазать своими грязными лапами — лазите. Кто на этой неделе от нашей колбасы отрезал?!
И ей в унисон, через дверь из 39-й, орали:
— А на прошлой (неделе) — у нас (отрезали)! Пусть моют, моют. Их очередь!
И крыть было нечем.
Понурив головы, мы с Витькой шли на кухню мыть холодильник. Якобы понурив. Потому что пока мы мыли… Мы — ели! Все, что было в холодильнике: суп, варенье, сало, сыр.
Но по порядку… Первым делом мы доставали из своего шкафчика совершенно бесполезную, огроменную, литров на десять, кастрюленцию, купленную сразу после колхоза вскладчину, чтобы отведать настоящих сибирских пельменей, которые грозился слепить Витька.
Нет, так-то он их слепил. И приличное, между прочим, количество. Штук сто пятьдесят, не меньше. Я ещё успел чуток попенять ему на этот его сибирский гигантизм: куда, мол, столько, и по десятку на брата — вполне. На что Витька только рукой махнул, даже не собираясь как-то комментировать эту мою пельменную бестолковость, и пошел на кухню ставить кастрюлю на плиту.
А как вода закипела, присолил её, бросил туда лавровый лист, черный перец горошком, очищенную головку репчатого лука… И только после этого загрузил в кастрюлю пельмени. А как они всплыли, помешал и пришел к нам в комнату с радостной вестью: доставайте, мол, тарелки-ложки, сейчас… Принесу пельмешки!
Но вот только… Зря мы доставали тарелки-ложки. Когда Витька пошел на кухню, чтобы снять с плиты кастрюльку с нашими ста пятьюдесятью пельменями… Её на плите уже не было. И нашли мы нашу личную кастрюльку дня через два. По другой, центральной лестнице. На четвертом этаже. И пельменей там уже не было. Ни одного. Так, бульончик на самом донышке плескался. И все.
В общем, совершенно бесполезная кастрюля. Только для мытья холодильника она ещё как-то подходила. Просто горячей воды у нас в общаге не было. Поэтому я наливал в кастрюлю воды почти до самого верха, поджигал, как тот Махмуд, огонь и ставил ёмкость на плиту. И пока вода грелась, мы проводили инвентаризацию, выставляя из холодильника на кухонный стол все, что в этом чуде современной бытовой техники хранилось девчонками.
Естественно, все вынимаемое из холодильника мы внимательно осматривали, оценивали на предмет его съедобности и потихоньку, переговариваясь между собой, комментировали все извлекаемое.
— Вить… Вить, посмотри, в кастрюльке, похоже, супчик. Может, того… Подогреем?!
— Костян, ты что? Вот вечно ты на всякую ерунду готов время тратить! В животе согреется. Биологию в школе не учил, что ли?! А это ещё зачем? Какого ты ложки приволок?! Щас ещё… начни ими греметь! Чтобы весь блок на шум сбежался. Вот так, через край. И пьешь… Пьешь юшку тихонечко. Тихонечко. А гущу — вот, рукой зачерпнул… И в рот!
— О, Витя, а тут и косточка есть. С мясом!
— Так обгладывай её быстрее, пока я пью. Только… Костяныч! Не увлекайся! И мне-то хоть на три грызка оставь!
Это между собой, потихоньку. А так-то, обращаясь друг к другу, громко, мы совсем другое кричали:
— Витя… Витя! Что это тут так воняет? Фу-уу… Да это чей-то суп в маленькой красной кастрюльке протух. Конечно, неделями (!!) его есть. И что с ним? Выливай. Выливай! В унитаз.
— Костя, Костя… ты смотри: я такого в жизни никогда не видел. Российский сыр… с плесенью! Ну, тут его ещё можно спасти, если плесень толсто с краёв обрезать.
Правда, подобная «инвентаризация» действовала только первые раза два. Потом девчонки стали оставлять дежурную на кухне, чтобы она следила за нами: как (!) мы моем.
Ну, тут уже тихонько действовать надо было. К тому времени мы с Витькой уже знали, кто с кем и против кого дружит. Поэтому что-то в холодильнике вообще не трогали. А что-то ели… Уже втроем!